Зеркало для вампира
Вампиры, как известно, не отражаются в зеркалах. Возможно, только кинопленка способна запечатлеть их образ. Так, на заре истории фотографии спириты пытались заснять явления духов, полагая, что фотопленка окажется чувствительнее человеческого глаза.
Первый вампир в истории кино - Носферату из великого фильма Мурнау "Носферату. Симфония ужаса" - был, в сущности, прообразом киноизображения как такового. Как и кинематограф, он был прежде всего тенью на белой стене. Когтистая, чудовищно деформированная тень всползала по ступеням, кралась по стенам, просачивалась в малейшие щели. .. Макс Шрек, сыгравший Носферату у Мурнау, был, несомненно, великим актером - именно потому, что понимал первую истину кинематографа: важна тень, а не то, что ее отбрасывает.
В кинематографической вампирологии существуют две школы: европейская и американская. В европейском кино вампиры представали на экранах в виде леденящей душу нежити, чье появление вызывало ужас вторжения иного. Последним великим европейским вампиром был Клаус Кински, сыгравший вампира в фильме Херцога "Носферату, призрак ночи" - бережном римейке классической ленты Мурнау. Кински впервые в европейском кино сыграл трагическое одиночество того, кто видит свою тень, не видя своего отражения. Его монстр был воплощением дочеловеческой, слепой и всевидящей мудрости, чье бремя непосильно для смертного.
В европейской традиции вампир - это радикально нечеловеческое Иное. Импозантный вампир в развевающемся черном плаще фрачника и с набриолиненной прической - творение кинематографа американского. Рядом с пришельцами и динозаврами вампир очеловечивается - и эротизируется. Вампиризм оказывается своего рода сексуальным извращением или эротической причудой. Вампир входит уже не в ряд монстров, но в ряд маньяков - и претендует на ту же долю плохо скрываемого восхищения, что и какие-нибудь "прирожденные убийцы".
Режиссер "Тени вампира" И. Элиас Меридж возвращается к европейским истокам киномифа о вампире. Он снимает фильм о том, как Мурнау снимал своего "Носферату". И, как любой американец, задает наивный и, в общем-то, бессмысленный вопрос: что же могло отбросить столь нечеловечески чудовищную тень? Подобно ребенку, Меридж не хочет верить в то, что для появления на стене тени голубя (или, если угодно, летучей мыши) достаточно пары рук. Пораженный ужасающей неантропоморфностью первого Носферату, он придумывает историю о том, что Мурнау нашел настоящего вампира и снял его в своем фильме. Благо о реальном актере Максе Шреке почти ничего не известно, зато существует впечатляющий исторический анекдот о том, что во время съемок "Носферату" он ни разу не появлялся на площадке без своего вампирского грима.
Интеллектуал, красавец и денди, Уиллем Дефо был бы очевиден в американской версии вампира - наверное, даже эффектней и точнее, нежели Том Круз или Гэри Олдмен. В роли Шрека/Носферату он неузнаваем, абсолютно неожиданен - и тем более блистателен. На самом деле Дефо играет не столько римейк персонажа из фильма Мурнау, сколько парадоксальную реплику на вампира Клауса Кински. Кински играл нечеловеческое как отверженность, трагизм и как высшее знание. Дефо играет нечеловеческое своего Носферату как звериную, животную наивность и едва ли не животную невинность. Этот Носферату буквально сродни летучим мышам. Маленькая зверушка, живущая в развалинах и питающая крысами, уже забыла, что когда-то она была человеком. И только Мурнау со своей съемочной группой, вытаскивающий это хрупкое, жмурящееся, пугливое создание под свет софитов, направляющий на него камеру, вновь заставляет его вспомнить, что когда-то оно было разумным существом. Кино объясняет вампиру, кто он такой. Кино творит из него существо, способное отбросить такую тень, которая нужна Мурнау. Кино предоставляет Носферату его отражение - то самое, которое он не может найти в зеркале. И тогда зверь, невинный, как любое животное, становится монстром, убивающим не ради выживания, но ради наслаждения.
Даже обращаясь к немецким истокам киномифа о вампире, американское кино остается верным себе. Оно требует звезд. То, что в европейском кино не имело имени, оставалось бесплотной тенью, разлитым в темноте мороком - "Симфония ужаса", "Призрак ночи", - здесь должно обрести плоть. Тень должна быть отбрасываема чем-то. Дрожащий затравленный зверек превращается в звезду, превращается в монстра, видит свое невыносимое отражение - и бросается уже не бить ненужные зеркала, а пожирать операторов. Так делают медиа-звезд из стоуновских "Прирожденных убийц" - и они стреляют уже не в камеру, но в репортера.
